В ПОГОНЕ ЗА БЕЛЫМ КИТОМ...

Некоторые вещи приходят в нашу жизнь совершенно неожиданно. Такой неожиданностью для меня стала новость от группы «Театр Теней» о том, что ребята принимают участие в создании рок-поэмы. Так сочетание «Моби Дик» стало означать не только одну из песен их трек-листа, не только роман Германа Мелвилла и множество версий в кино… Но еще и совершенно неожиданное воплощение истории о Белом Ките. Об этом воплощении, уникальной постановке, получившей название – Рок-поэма «Моби Дик» мы говорим с ее автором, постановщиком и продюсером Владиславом Любым… Сразу предупрежу, что это только первая часть нашего разговора, который получился довольно длинным. Продолжение нашей беседы можно будет прочитать в готовящемся выпуске "Пульсации". 

Елена Игнатова – Владислав, я приветствую вас от имени проекта «Пульсация» и от себя лично, как от поклонницы вашей Рок-поэмы «Моби Дик». На самом деле, меня очень впечатлила эта постановка, которую я видела несколько раз на двух разных площадках и, честно говоря, собираюсь посмотреть снова. И мой первый вопрос к вам: с чего для вас начинался «Моби Дик»? Я не имею ввиду сам роман Германа Мелвилла, это понятно. Я имею ввиду вашу постановку. Как в первоначальном виде это все выглядело в вашем воображении? Что, на ваше восприятие в то время, нужно было сделать для воплощения этой идеи?

Владислав Любый – Честно говоря, в самом-самом начале, было жуткое отрицание самого романа. Я его не понял, не принял. Ни его стиля, ни его языка, ни его формы. То есть, вообще ничего! Было жуткое отрицание, которое, как я теперь понимаю, было связано с тем, что я сам был не готов к нему. Но шло время, и наступил момент, когда я «довырос», «довзрослел» до романа.

Все это время роман меня не отпускал. Он ждал меня! И чем дальше, тем больше и больше, он как-то, помимо моей воли, мною завладевал. И я стал к нему возвращаться, стал перечитывать, пытался размышлять, пытался понимать, о чем речь. И однажды наступило прозрение, я осознал, это – вообще мой автобиографический роман. (Смеется). Не в смысле событий, которые там изложены, а в смысле того, что происходит в жизни со мной. И я понял, что «Моби Дик» меня поймал. И у меня появилась своя собственная навязчивая идея по имени Моби Дик.

Это было около 10 лет назад. И с тех пор я стал размышлять, каким образом дать выход этой энергии. Соответственно, как по «Моби Дику» сделать спектакль. Ушло несколько лет на поиск формы. На самом деле, у меня окончательно «выкристаллизовалась» идея не от образа, не от предмета, не от объекта какого-то, а от того, что однажды у меня в голове произошло соединение двух слов: «рок» и «поэзия». И для меня это стало ключом, кодом, с помощью которого я дальше стал еще не создавать, а только придумывать спектакль. И тогда я понял, что необязательно делать спектакль действенный, а можно делать спектакль-рефлексию. Такое рассуждение о смыслах с самокопанием, переосмыслением себя, собственного отношения к этой теме. И вот с того момента началось создание спектакля сначала в голове, а потом уже физически.

Но повторюсь, что первое – это соединение в какой-то момент двух слов. И, если говорят: «В начале было слово», то в нашем начале было два слова: «рок» и «поэзия». 

Е.И. – Когда вы начали размышлять более детально, т.е. когда пытались себе представить, как это может выглядеть, какие образы были первыми?

В.Л. – Корабль. И рок-группа. И кит! Но кит, решенный по-особенному. Я с самого начала понял, что кита как объекта у меня не будет. Ведь в моей интерпретации кит - это мечта, это навязчивая идея, это цель. А как ты физически покажешь эти нематериальные образы? Так возникла идея представления кита через балерину. Но к такому решению предстояло еще дойти.

А вот корабль возник сразу! И еще я понял, что при моей любви к кораблям, при моем «мореманстве», конечно, это оказалась родная тема. И тут было много всяких размышлений, мыслей. Но не было ни грамма сомнений, что на сцене должен быть корабль. И я стал его придумывать, размышлять, что такое корабль, и, самое главное – как группа соотносится с кораблем?

Возникали разные вариации. Сначала была идея, что группа должна быть на корабле. Потом возникла идея, что должны быть самостоятельные миры: мир музыкантов – мир рок-группы, мир корабля, на котором идет бытовая, жанровая работа, мир фантазий, который представляет балетная женская группа… И, более того, возникло ощущение, что эти миры не должны пересекаться. В первых решениях был такой «смесовой» вариант пересечения этих миров. Но потом у меня возник образ Солнечной системы, которая существует при равенстве всех планет. Но эти планеты не контактируют напрямую. Т.е., они существуют, вокруг солнца вращаются, сложно взаимодействуют, но их контакт – это катастрофа. Я образно выражаюсь, но думаю, моя идея понятна.

Что же касается поэтической составляющей, если говорить о представлении темы спектакля через поэзию, абсолютизированную фантазию, я понял, что мне нужно эти миры разделить. И с того момента, когда ребята-китобои уходят в море, больше у меня эти миры не пересекаются.

Е.И. – Вы имеете ввиду все сцены, кроме шторма?

В.Л. – Да, кроме того момента, когда волны набрасываются на корабль. И то, это уже более поздняя редакция. Сначала этого не было. И я не думаю, что это очень верный ход по пути такого объединения. Мне все-таки было более интересно сохранить эти миры отдельно. В этом была задумка, решение. И когда некоторые мои друзья или просто режиссеры, или какие-то люди, имеющие отношение к театру, приходят на постановку, у них возникают предложения о том, как эти миры смешать. Но я им говорю: «Нет, подождите. В своем спектакле будете смешивать. А в нашем спектакле эти миры разделены намеренно». И это – решение, это принцип, который нужно понять, почувствовать, почему так?

Возвращаясь к началу, первым делом, я понял, что главное – это образ корабля. А кита нужно изображать разными средствами. Сначала я не знал, как. Но, в итоге, получилось так, что все, что связано с китом, с его душой, с преследованием кита, с океаном, вообще – это балетная группа и музыканты. И вот этот корабль, с китобоями, которые на нем находятся, помещен в такое пространство фантазии.

Более того, это же вторая версия корабля. В первой версии он был «отбутафорен», там были настоящие мачты, борта, и т.д.  Когда я его увидел, я понял, что это нарушение моей первоначальной идеи, некоторой художественной целостности. Тогда для меня шел поиск сочетания объектного и фэнтэзийного мира. А версия с бутафорией ушла в сторону конкретики и бытового выражения мысли. И я понял, что через бытовой корабль, через попытки достичь похожести – мы все равно не получим настоящий корабль, это ведь декорация. К тому же, когда мы делаем что-то похожее на настоящий корабль, это совсем другая выразительная сила, эмоциональная сила. Я понял, что не нужно этого делать.

И мы ободрали всю эту бутафорию, и остался каркас, металлический остов корабля. Вот тогда, мне кажется, сложился окончательный художественный образ спектакля, этот остов корабля –такой «Летучий Голландец», т.е. вечный корабль, который плывет по вечному океану, а на нем люди. Мне очень понравилось это окончательное решение – что это будет просто металлический каркас, а не какой-то корабль «с детской площадки». (Смеется). Практика показывает, что это был верный ход, все сложилось именно в плане образности. Вот так корабль стал неким образующим, системным элементом, вокруг которого выстраивалось все остальное.

Е.И. – Мне показалось очень интересным, что ребята-китобои сами воздвигают корабль, а в конце он там же, на сцене рушится… Как это удалось воплотить?

В.Л. – Сначала мы придумали корабль как некий образ. А дальше нужно было «инженерно» придумать, как это все будет складываться-раскладываться. Как показать на сцене возникновение и гибель корабля? Мы же не в кино. Мне предлагали разные технологии и механизмы, чтобы мачты поднимались-опускались. Но я ушел от этих предложений. Мне было важно, чтобы ребята, которые потом на этом корабле плывут, а потом гибнут вместе с ним, своими мускулами строили корабль. И там убраны все механизмы, все это делается только за счет мускульной силы парней. И, мне кажется, это тоже особая красота этого момента, когда реально: «Тяни сильней, жилы-канаты рви». Это ощущение, когда все это происходит за счет физической силы. Для меня это очень важно, что нет каких-то механизмов, моторчиков, лифтов…

Е.И. – Вы упомянули о своем «мореманстве». А конкретнее можно чуть-чуть?

В.Л. – Мое юношеское прошлое немного связано с морем. И я мечтал быть моряком, и даже пытался стать профессиональным моряком. К сожалению, или к радости, не сложилось… Но меня, так или иначе, к этому жизнь возвращает. Потом я очень много занимался водолазным делом, в юности. И вообще морская тема для меня, отношение к океану, к морю – это не просто на уровне отпуска, поехать на пляже позагорать, а это как бы такая часть судьбы. Хотя последние тридцать лет я – сухопутный человек, но все равно, море, океан во мне присутствуют всегда. И этот особый трепет, когда видишь корабли, неважно, парусные или железные, вообще, запах моря, ощущение моря, шум волны в ушах – это особое состояние мое личное.

Е.И. – А что для вас вообще значит океан?

В.Л. – Ну, объектное представление о том, что такое океан и море – как бесконечное пространство воды – это одна тема. Мне знакомо ощущение, когда ты находишься на крохотной скорлупке в гигантском, бескрайнем пространстве океана – это физическое ощущение такой бесконечности океана как сущности физической. Но все больше и больше я понимаю, что океан – это не физическая сущность, а метафорическая.

У нас есть несколько номеров, посвященных океану. Конечно, это номер «Океан» - самый главный, когда актер читает речитатив между музыкальными фрагментами. И в этом тексте выражено мое личное отношение к океану как к такой прасущности, прародителю жизни. И это значительно важнее становится, чем физическая сущность океана и то ощущение, которое я испытывал, уходя в глубину в своих водолазных погружениях, или находясь просто на поверхности океана, в его бескрайности ночью, когда нет ничего, кроме темноты, черноты, а там под тобой, под днищем корабля чего-то плещется. Но, повторюсь, это физически, а метафорически это значительно важнее. И в «Моби Дике» океан как метафора был для меня значительно более важным в придумывании самого спектакля, в придумывании смыслов, в наполнении смыслами тех форм, в которые мы облекали свои идеи.

Еще один важный номер – это «Реквием» о том, что океан требует плату. Как и в «Океане», в нем очень много моего личного, это же не тексты Мелвилла. И в этих двух номерах как раз показано лучше всего мое отношение к океану.

Е.И. – Сейчас, когда показы «Моби Дика» прошли в «Москвиче» и во МХАТе, у вас есть ощущение сбывшейся мечты, достигнутой цели или есть ощущение недосказанности, которую хотелось бы в будущих постановках убрать?

В.Л. – Безусловно, мечта сбылась! Но теперь возникает это вечное состояние неудовлетворенности, потребность довыразиться, досказать недосказанное, может быть, даже что-то подправить. Но я думаю, что наш «Моби Дик» такой спектакль, над которым мы будем постоянно работать. Сколько он будет идти – столько мы и будем над ним работать.

Сама форма спектакля, которую мы выбрали, - рок-поэма, ее структура, помогают даже менять какие-то номера, переставлять их местами. У нас с Денисом Машаровым были мысли о том, что можно время от времени какие-то баллады заменять, что-то добавлять. Чтобы спектакль дышал, к тому же, мы же сами будем меняться вместе со спектаклем, и у нас, наверняка, будут возникать какие-то новые мысли и желания. Мы себе заложили такую свободу, что, если возникнет непреодолимое желание – мы это будем делать.

Но пока нужно довести до конца то, что сделано. В рамках «Моби Дика» этот процесс точно никогда не превратится в рутину, это всегда будет нервный процесс, который создает ощущение живости, это в интересах самого театра.

Е.И. – Насколько я поняла, для вас было важно, чтобы зрители, которые уходят после вашей постановки, начали задавать себе вопрос: «А что для меня значит Моби Дик»?

В.Л. – Да, я во всех своих интервью, особенно ранних, говорил об этом. И у нас написан в буклете этот вопрос. Даже если вы не можете на него ответить, важно, чтобы вы хотя бы задали его себе. Потому что это вопрос о смысле собственной жизни.

Е.И. – Я думаю, каждый, кто читал роман Германа Мелвилла «Моби Дик», обратил внимание на то, что книга достаточно сложная. Там тебе и сама сюжетная линия с капитаном Ахавом и его командой, и куча размышлений, прежде всего, главного персонажа – Измаила на религиозные, философские, исторические и прочие темы. И огромный пласт, посвященный китам в прямом смысле: описаниям китов, их видов, их повадок, множество примеров и случаев из жизни китобоев. И подробности охоты за китами и разделки их туш, описания того, что добывают из разных частей их тел… в общем… края не видно. И все-таки, вы смогли там найти для себя очень значимое для вас настолько, что загорелись идеей сделать постановку. Какой-то стержень. Что для вас в этом романе самое главное? 

В.Л. – Для меня в этом романе главное – это то, что происходит с Измаилом, его трансформация. То, каким Измаил приходит на этот берег, то, как он проходит через все эти испытания, риски и прочее, и то, каким он выходит на этот берег, спасенный после гибели корабля. Поэтому для меня все остальное – это антураж, фактура, размышления, отвлечения.

И еще для меня принципиально важные слова в спектакле, которые произносит Измаил, посвящены тому, что для него стал значить кит. Когда мы ставили спектакль, мы рассуждали, кем стал в конце Измаил. Чуть ли не китом. Не физически в кита превратился, его душа стала душой кита. Вторая версия, что он стал «следующим» Ахавом, который будет теперь преследовать этого кита всю оставшуюся жизнь, потому что кит стал болью, трепетом и ужасом его души. То есть, кит вошел в него абсолютно. И дальше у нас в спектакле открытый финал. И один из важных вопросов, на который каждый зритель должен ответить для себя: что будет дальше с Измаилом? Либо он станет таким же фанатиком, как Ахав, и будет, грубо говоря, преследовать этого Моби Дика всю оставшуюся жизнь до своей гибели. Либо он станет анти-Ахавом - человеком, который пойдет защищать этого кита. И вот мало кто из зрителей – это мое огорчение, задает себе вопрос: а что стало с Измаилом? А что будет дальше? Как будет Измаил жить дальше?

Е.И. – А насколько вам близка и понятна одержимость Ахава?

В.Л. – Абсолютно понятна. И я думаю, что, на самом деле, Ахав – это не самостоятельный персонаж, это часть Измаила. Ну как говорится: в каждом человеке намешано что-то. Поэтому мне кажется, что для выразительности средств, в драматургии, в романах разделяются персонажи, но, на самом деле, это разные лица одного и того же человека. Души одного и того же человека. И способность человека быть фанатиком безрассудным, и способность быть безжалостным и беспринципным по отношению к другим людям. А, с другой стороны, тут же жертвовать собой ради того, чтобы защитить какого-то другого человека. Неважно, кого – близкого или нет. Это все, о чем Толстой, Достоевский, Чехов говорили. Это совершенно разные ипостаси и грани личности человеческой. Натуры человеческой. Для меня Ахав – это часть Измаила, просто в каком-то определенном состоянии, в фанатизме. Поэтому я говорю, что один из вариантов – Измаил станет следующим Ахавом. Потому что вот эта супер-идея, которая завладела его душой, его разумом, его сознанием, она дальше поведет его. А куда она его поведет, никто не знает. Поэтому для меня для меня Ахав – это часть Измаила.

Е.И. – А как вы простраивали сюжет? У вас же, конечно, идет сюжетная линия, которая была у Мелвилла, но все-таки вы там даете свои какие-то моменты. Например, включаете ту или иную балладу. Как вы все это создавали, как отбирали материал?

В.Л. – Создание художественного произведения требует следования определенным технологическим правилам. Тем более, такого сложного и большого. Существуют законы композиции, законы смены темпов и ритмов, законы управления вниманием зрителей. А еще есть законы драматургии.

Одна из главных задач заключалась в простраивании сюжетной основы спектакля. Ведь перво-наперво – необходимо рассказать зрителям историю. Но это только основа. Главное, вокруг сюжетной основы необходимо было создать интеллектуальную и эмоциональную оболочку. И вот возникла мысль о чередовании сюжетных номеров с номерами, отвечающими за эмоцию и мысль. А здесь еще особая сложность заключалась в том, что «Моби Дик» – музыкальный спектакль. Возможно, даже, не спектакль, а концерт-спектакль. И нам нужно было достичь музыкального разнообразия. Ведь в спектакле 21 рок-баллада!

У нас с «Театром Теней» была одна из основных задач – самых сложных – создание разнообразного музыкального материала. Мне кажется, нам удалось ее решить. У нас действительно получился очень разнообразный материал, который позволял быть более свободным в простраивании ткани спектакля. В каких-то случаях мы «спрямляли» сюжетные линии ради того, чтобы выстроить музыкальную последовательность. В каких-то, наоборот, музыкальную фактуру подчиняли сюжету, каким-то смысловым задачам. И вот такое сложение, выстраивание дало тот результат, который мы представляем на суд зрителя. Ну а теперь – слово критикам, насколько нам это удалось. Но мы старались.

Е.И. – Вы написали такое количество текстов, и текстов разноплановых и настолько интересных, лично для меня, как для слушательницы. Но я заметила одну вещь: когда читаешь их или слушаешь в треках, невольно сравниваешь, как это было в книге, и как это у вас. Представляешь, как это все простраивалось, видишь эту всю линию. Насколько сложно оказалось для вас это все создать?

В.Л. – Это было сложно. Но, поймите, спектакль «Моби Дик» - это абсолютно авторская история. Я очень многое лично сделал в спектакле. Это и идея постановки, и сама постановка, и тексты баллад, и литературная композиция. Но в целом спектакль, конечно, делался в соавторстве с очень интересными участниками процесса.

И я очень рад, что все мои соавторы так хорошо отозвались на мои идеи, и все вместе мы сделали такую интересную работу.

Но ваш вопрос касался текстов рок-баллад. И тут могу только сказать, что работа над текстами стала для меня особым опытом, который открыл для меня целый особенный мир. И в текстах баллад, мне кажется, как раз и раскрывается именно мое личное отношение и к материалу, и к пониманию жизни. Но об этом трудно говорить от первого лица.

Е.И. – Ваше восприятие как-то связано с символизмом романа?

В.Л. – Конечно! Там сплошной символизм. Помните, мы уже говорили о «Пекоде», как символе Америки.

Но есть и некоторые, если можно так сказать, менее глобальные символы и символика.

Вот, например, белый цвет! Меня удивляет, что многие даже очень серьезные критики не заметили такой простой вещи, как, например, белый шрам на лице Ахава и белый горб у Моби Дика. И там же это сопряжено с текстом, который Мелвилл дает о том, что такое белый шрам – так Господь отмечает некоторых из людей, как молния отмечает одно из тысяч деревьев в лесу. И вот Бог отметил двух существ белым – одного шрамом, другого горбом и свел в поединке этих существ, понимаете? И у нас не зря отдельная баллада есть о белом цвете, и у Мелвилла целая глава посвящена ему.

Е.И. – Но у Мелвилла, насколько я помню, она написана в ином ключе. А вы текст сделали совершенно иначе, а почему?

В.Л. – Ну, конечно. Я через себя это пропустил, это мое отношение, это – мой белый цвет, это – мой Белый Кит.

Е.И. – Значит, я правильно поняла, что ваш текст отличается. Поскольку я несколько раз смотрела постановку, у меня даже некоторые цитаты в голове остались из песен. И когда я читала, я даже могла отметить про себя: так, в этой сцене почти так же, как у Мелвилла, а некоторые вещи совершенно отличались.

В.Л. – Ну, да. Я позволил себе некоторое соавторство с Мелвиллом. Что-то от себя добавил.

Е.И. – Теперь понятно. Кстати, когда я внимательно прочитала главу у Мелвилла, посвященную белому цвету, мне стало интересно, а как вы вообще относитесь к этому цвету?

В.Л. – Идея белизны? Я очень много размышлял над этим. Я знаю физическую основу белого цвета как физик по образованию, как математик. Я прекрасно знаю, что такое белый цвет с точки зрения физики этого цвета, оптики.

Е.И. – Что это?

В.Л. – Это результат сложения цветных волн. Но, опять же, есть объектные, физические уровни размышления, а есть – метафорические. И, конечно, для меня – чем больше метафоричность объекта, тем интереснее о нем размышлять. И, конечно, белый цвет – то, что я попытался передать в моем спектакле, - это еще одна гипер-метафора как начало начал, как, с одной стороны, начало, с другой стороны, конец, предчувствие смерти. Потому заканчивается все эта баллада словами: «Что возьмешь ты еще, о, смерть!».

Белый воск сотен свеч,

Силуэт хрупких плеч

Освещен …

Мы же понимаем, что это – образ Христа. Ну и вот это мое отношение, другое, чем у Мелвилла. Хотя все равно, толчок-то дал мне Мелвилл, его тексты, его рассуждения о белом цвете.

Е.И. – А есть ли у вас какие-то задумки, которые у вас возникли, когда вы уже детально начали прорабатывать спектакль, но которые по техническим причинам реализовать не получилось?

В.Л. – Я думаю, что мы постараемся к началу следующего сета спектаклей все-таки по-другому решить сцену охоты на китов, так, как это было задумано изначально. Я уже упоминал о том, что в этой сцене есть душа кита, которого преследуют охотники, и потом эта душа бьется в агонии. Там есть очень интересный эффект, который мы задумали, но который пока не реализовали. Потом мы обязательно вернем паруса, которые в финале разворачиваются над зрителями. А все остальное, как мне кажется, не нужно «переусложнять». И сейчас нужно в глубину копать, а не в ширину. Мне хочется поработать в глубину над работой актеров, над какими-то связями, связками, например, в хореографии. С точки зрения не самой хореографии, как технического элемента, а с точки зрения каких-то смысловых вещей. Что это? Зачем это? Как это? Над музыкой, над существованием группы в спектакле. Ну, как я уже сказал, будем копать в глубину.

Е.И. - Когда планируются следующие показы?

В.Л. – Мы сейчас запускаем новый сет спектаклей. В феврале-июне будут показы на легендарной для рок-культуры сцене Дворца Культуры Горбунова. Мне кажется, что наш «Моби Дик» имеет счастливую возможность обрести свой сценический дом.

Е.И. - Я благодарю вас за ответы, желаю спектаклю «Моби Дик» внутреннего и внешнего движения, - развития и показов в Москве и многих городах. И, конечно, жду от вас пожеланий для наших читателей, для ваших зрителей, которые были на ваших постановках и которые еще придут на них…

В.Л. – Мое пожелание к нашим любимым, уважаемым зрителям: попытаться понять, зачем мы это поставили? И, в качестве подсказки, могу одно подсказать: явно не за тем, чтобы рассказать, как герои погнались за китом и как их кит убил, это просто сюжетная основа.

Спектакль очень глубокий, наполненный разными смыслами, и есть очень много вопросов, которые я бы очень хотел, чтобы зрители задали себе. Начиная с того, который я уже озвучил – что будет дальше с Измаилом? Что такое «Моби Дик» для каждого из вас, для каждого зрителя? И много-много таких вопросов смысловых. И еще, мое пожелание зрителям – попытаться увидеть это произведение целиком… И понять – почему мы поставили именно этот материал, именно в такой форме. Попытаться услышать нас.

Пожелание самое простое и понятное – получите настоящее удовольствие от нашего «Моби Дика»! Пусть Моби Дик завладеет вашим сознанием, как завладел нашим! И, тогда, мы вместе отправимся в эту увлекательную погоню за мечтой!...

ДРУЗЬЯ, 

Мы не прощаемся, впереди - фрагменты интервью с другими создателями постановки "Моби Дик", ну и потом - специальный выпуск "Пульсации", посвященный этой рок-поэме - с уникальной обложкой и изменившимися страницами... А пока напоминаем, что новые постановки "Моби Дика" можно будет увидеть уже в конце февраля, жмите на картинку и покупайте билеты! Создатели спектакля снова ждут вас в гости!

(Елена Solnechny Svet)

ФОТО: Rusted Rustam, Надежда Вылегжанина, фото из семейного архива